О творчестве поэта Владимира Овчинцева.
Как ни странно, внешний облик творческой личности весьма редко отражает её внутреннюю сущность. Несовпадение внешнего и внутреннего - старинная забава природы (синдром Сирано де Бержерака), столь же огорчительная, сколь и непоправимая.
А вот взгляните на Владимира Овчинцева: тут иной каприз. При наглядной противоречивости – абсолютное соответствие душевному складу.
Ни в лице, ни в фигуре нет ни одной расплывчатой линии. Чеканный профиль, словно слепок с древней монеты. Волевые складки у дерзко очерченного рта, ясный лоб в изысканном серебре волос, «императорский» подбородок… Воля, ясность, непреклонность. Но глаза! На лице столь чёткой архитектуры они непременно должны быть ледяными. А ничего подобного! Глаза живые, искрящиеся, жгучие, взволнованные! Жизнь, этот мастер отсекать все лишнее, и здесь вдохновенно поработала резцом, но отступила перед стихией души.
Такова поэзия Владимира Овчинцева. Простота и чёткость формы. Отсутствие внешних эффектов. Конкретность, реалистичность. И при этом – умение выразить тонко и правдиво, безоглядно и глубоко чувства широкого диапазона. Не противостояние, а органическая взаимосвязь логического и эмоционального начал присуща всем стихотворным книгам этого автора, от первой до последней на сегодняшний день.
ххх
Его дебютная поэтическая книга «Солдатское поле» (1983) даже сейчас поражает глубокой правдивостью, задушевностью, полным отсутствием почти обязательного для тех лет трескучего пафоса. Не случайно стихи из этой книги неизменно включались автором в томики «избранного» на протяжении последующих лет. За них и сейчас не стыдно!
Лирический герой этой книги – солдатик, впервые расслышавший музыку своей души сквозь лязг и грохот армейского быта. Вроде бы совсем незатейливые стихи складываются в чистосердечную исповедь поколения 70-х, наблюдающего окружающую жизнь с доверчивым, распахнутым сердцем. Сам того, быть может, не осознавая, Овчинцев стал одним из чистых голосов последнего советского поколения, ещё объединенного общими для всех россиян понятиями Родины, долга, верности идеалам.
С годами творчество поэта, отягчённого разнообразным житейским и духовным опытом, обогатится новыми ритмами и темами, в них появится и эпический размах, и озорство, и «разбойный посвист», и элегические слёзы, но самая суть, сердцевина его врожденного дарования раскрылась уже в первом сборнике и осталась неизменной.
Но, будучи в прямом смысле обреченным на службу государственным и общественным интересам, Владимир Овчинцев должен был самоопределиться в своём праве на поэтическое творчество.
Как заместитель председателя областной Думы, он вообще мог забыть, что такое поэзия, и это было бы логично и оправданно. Его выбор мог быть, с моей точки зрения, и пострашнее отказа от поэзии (прошу прощения за резкость, но в данном случае она продиктована жизненными наблюдениями) – он продолжал бы баловаться рифмами, издавал бы каждый год по увесистому тому (при его-то власти не проблема) никому не нужных стихов, и к этому, скорее всего, отнеслись бы со снисходительным пониманием.
Владимир Овчинцев поступил по максимуму: он выбрал судьбу естественного человека. Со всем грузом неизбежной моральной ответственности.
Право быть собой, и только собой – вот главная, сквозная тема творчества Овчинцева. Что может быть сложнее?
ххх
На пути к себе самому всегда стоит огромный труд. Тем более, что воля личности к неформальному самовыражению всегда наталкивается на сопротивление социума, желающего видеть человека не таким, какой он есть, а таким, каким он должен быть. И прежде всего он должен быть предсказуемым.
На мой взгляд, второе собрание стихотворений поэта «Звезды полупустыни» (1992) зафиксировало эту колоссальную работу автора над собой. Со времени издания первой книги стихов прошло целых 9 лет, поэту уже 47! И вот – пронзительное стихотворение «Чернобыл»:
Чернобыл – трава степная,
А степи не видно края.
Чернобыл. И снова чернобыл.
Только ветер, будто коршун,
Только звезды из пригоршней
Да вопрос острей и горше:
Жив ли? Жил?
Есть внутри этой книги отдельный цикл стихов, отражающий сугубо индивидуальное отношение автора к войне («Коршун», «Колокола», «Смерть снайпера», «Пришедшие с войны»).
И я вдруг вспомнил: осень, Сталинград.
Кораблик смяв, лежит мой старший брат.
Над ним железный коршун – ниже, ниже…
Разумеется, Овчинцев, родившийся в победном 45-м, ничего не может помнить. Но он знает. Знает, что такое генетическая память сталинградского мальчишки. Для автора она такая же абсолютная реальность, как и все, что происходит вокруг, здесь и сейчас.
У Овчинцева вообще нет выдуманных стихов.
В «Звезды полупустыни» вошло любопытное стихотворение «Стерва». Это зарисовка о некой Римке - «шалаве», разбитной бабе с дурной репутацией, а на самом деле несчастной одинокой женщине. Сказ о Римке стилистически выбивается из общего строя сборника, и автор не мог этого не чувствовать. Но благодаря этой вещи мы можем теперь определить, с какого момента поэту стало тесно в собственной жизни, и он захотел расширить собственное пространство, включив в него чужие судьбы. Точнее – примерив на себя, к себе чужое бытиё, иную психологию.
Думаю, если бы не было «Стервы», возможно, никогда не появился бы яркий песенный цикл «Песни для Оли», где из девятнадцати монологов 17 написаны от лица женщины. Не было бы и песен для музыкального спектакля «Безобразная Эльза». Оба цикла были опубликованы в книге «Запах дождя» (1997), представившей поэта в расцвете своего таланта.
Та свобода самовыражения, к которой так неистово стремился поэт, здесь бушует в каждой строчке его новых стихов. Оба песенных цикла воспринимаются как страстное и безоглядное признание в любви к жизни. Поэту 52 года. И в нем вызрело спасительное отчаяние особого рода – когда понимаешь, что главное в тебе и с тобой уже сбылось или не сбылось, брошено или потеряно, а значит, и терять уже нечего, и таить что-либо в душе про запас нет никакого смысла.
Поэт признается:
… все, как прежде, сердцем принимаю,
А делаю, как разум шепчет мне.
Но призывы сердца все же сильнее разума. В этом сборнике сплошные исповеди, вспыхивающие то болью, то надеждой, то разлукой, то сокрушением, то ностальгией, то удалью напропалую.
Образно говоря, лирический герой «Запаха дождя» ощущает себя как бы стоящим над обрывом. За его спиной – личное, неповторимое бытие, изжитое, обратившееся в прошлое. Впереди – потаенные мечты и вера в судьбу.
В сущности, портрет совершенного героя поэзии Владимира Овчинцева – он в этой книге. Принципиально важно, что его окружают люди – «Снега полей», скажем так, перенасыщены народом. Тут и родные, здравствующие и ушедшие, и верные друзья, и просто соотечественники со своими пёстрыми судьбами.
У этого героя зоркий глаз, чуткая душа, - тоскующая, гордая, ранимая. Сострадательность, доброта, совестливость – родовые его черты. Но он не наивен. Он чист и взыскателен. Стихи «Огонь свечи молитвенно прозрачен», «Снега полей томительно щедры», «Мне бабка говорила», «Храни нас Бог», конечно же – «Сердце» активно пробуждают в человеке – человеческое.Потому и любовная лирика Владимира Овчинцева удивительно позитивна, несмотря ни на что.
Спектр большой. Но, впрочем, одно из любовных стихотворений выделяется из ряда других неожиданной смысловой и стилистической резкостью («Зажгу свечу»). Чувствуется, что за ним стоит жаркий опыт страсти, оставившей глубочайший след в душе. Возвращаясь в дни трагически-непоправимого разрыва, автор неизменно остается верным себе, находя поистине рыцарские слова для прощального объяснения с любимой:
… Зажгу свечу. Пусть озарится миг,
Где ты ещё открыта и беспечна,
Где свет любви сияет бесконечно,
Но вкус измен уже к губам приник.
И о себе:
Зажгу свечу, прощальную свечу –
Пусть грянет бал, где нам уже не править
Я голос рву. И заклинаю память.
И, вытирая слезы, хохочу.
И единственную поэму Владимира Овчинцева – «Марьино» («Избицкий дом», 1995) невозможно, на мой взгляд, воспринимать в отрыве от его любовной лирики. Она вся пронизана сильнейшим излучением любви! К Ивану и Марье, князьям Барятинским, создавшим шедевр русской усадебной культуры (архитектурный ансамбль Марьино), к их семерым детям, и их потомкам, вряд ли уцелевшим под жерновами беспощадной русской истории, к безымянным мастерам из народа, сотворившим неповторимую красоту, ко всей многострадальной нашей земле.
ххх
Книга избранных стихов «Поднебесье» (2009) по глубине и качеству поэтической мысли являет собою продолжение традиции, заложенной в поэме. Счастливая мысль объединить в сборнике стихи о любви и природе высветила эту духовную преемственность:
Листопад. Он стучит в стекло.
Вся планета в его опале.
Что-то тихо с души упало…
А как на сердце тяжело.
…
Может, так же, как стая,
Как рябина в саду,
Я, томясь и страдая,
Тайной радости жду…
И весьма загадочные строчки:
Запах мёда, запах хлеба
У приветливых ворот…
И пошла дорога в небо,
Где меня никто не ждет.
Почему не ждет? Рано в небо, когда ещё столько дел на земле? Или не заслужил неба? Или не верит поэт, что там может кто-то ждать?
По правде говоря, не хочется разрушать столь волнующую загадку личными толкованиями. Пусть она останется. Тем более что теперь появился новый материал для дальнейшего осмысления творчества поэта в только что вышедшем сборнике избранного - «Троица». Это юбилейный сборник, выпущенный к 65-летию Владимира Овчинцева.
ххх
Он остается самим собой: благородным, избегающим помпезности. Книжечка эта не увесистый томище, как следовало ожидать. Она скромного - карманного формата, зато очень изящна.
Свои избранные стихи поэт проиллюстрировал репродукциями картин своих любимых волгоградских художников. Полагаю, это было самое лучшее решение именно для Овчинцева. Ведь стихи он распределил по трём разделам: с верой… с надеждой… с любовью…
Так поэт сам определил движущие мотивы своего творчества. И замечательные живописцы облекли его душевный посыл к читателю в зримую форму.
Многие друзья полагают, что Владимир Овчинцев написал очень мало, и виной тому – его огромная загруженность на общественном поприще.
Мало? Но ведь он обо всём написал... И ещё напишет.
Татьяна КУЗЬМИНА
