За двадцать минут до разговора с Путиным

Через 20 минут в эфир выйдет специальная телепрограмма «Разговор с Владимиром Путиным». Вне всякого сомнения, она привлечет внимание немалой части граждан. А пресса заранее строит прогнозы и дает комментарии, предваряющие события. Отмечается, в частности, что за свою политическую карьеру он провел шесть президентских и три премьерские «прямые линии», а в прошлом году поставил рекорд по продолжительности «разговора.

Понятно, что подобное общение Путина с народом - это постановочное от начала до конца действие. Из года в год мы наблюдаем одно и то же: подобострастных ведущих, предоставленных федеральными каналами, и «прямые включения» с трудовым народом: группки людей перед телекамерами посреди пустынных площадей, зачищенных полицией и госбезопасностью, - так размышляет обозреватель «Особой буквы» Роман Попков. Прочтите его ироничные заметки. И улыбнуться успеете, а затем - после того, как- и сравнить - ...

…Путин во время общения с подданными чувствует себя очень комфортно. Он — крепкий, сверхпрочный хозяйственник. Чистые, как у хирурга, руки. Горячее сердце Глеба Жеглова во главе политбюро. Холодная голова — в ней длинные ряды цифр, фактов, солидный перечень достижений и еще более огромный список задач на среднесрочную перспективу.

«Народ» - тетки в длинных до пят шубах из фальшивого меха, мужички в бесформенных, как у воинов Батыя, шапках, студентки-комсомолки — все вглядываются в объектив камеры, тянутся на носках. Их голоса в морозном воздухе звучат звонко — получается поразительная смесь челобитных (по содержанию) и пионерских реляций (по тональности). Такое впечатление, что все они очень хотят, чтобы Путин каждого их них поцеловал в живот.

Лидер всегда спокоен, чуть-чуть ироничен, чуть-чуть снисходителен. Точнее, снисходителен вовсе даже не чуть-чуть. Снисходительность — одна из главных его черт. Он ее подавляет, но так, чтобы все видели, что он ее подавляет с огромным трудом.

«Ну что, ребята, а ведь едва не про…али страну тогда, в 90-е, а?» — главный и практически единственный месседж Владимира Владимировича на протяжении уже долгих лет. «Но теперь-то уж все хорошо, расслабьтесь, вздохните спокойно», — непроизносимое, но очевидное всем продолжение этого тезиса. «И правда, все ведь теперь хорошо», — эмоциональный фон всех вопросов. Словесная оболочка может быть какой угодно: вопросы про детские сады, про противоракетную оборону, про офицерские зарплаты. Главное - эмоциональный фон: «Но на самом деле все хорошо».

И так из года в год: «Ну что, справились, не дали про…ать страну?» — шевеление бровей и цепкий взор. «Ох, справились», — вздыхает восторженно группа в шапках и шубах на пустой площади.

А теперь появилась проблема — площади больше не пустуют. Их заполнили реальные, живые люди. Они не хотят, чтобы их целовали в живот, запуская при этом руки в карманы. На них не действует гипнотический взгляд «Штази», и они не считают, что с ними можно разговаривать снисходительно. И это главная проблема приближающегося премьерского эфира. Конечно, всех этих людей и близко не подпустят к камерам Первого канала, но реагировать на их существование придется.

До этого Путин «отбивал тему» оппозиционных выступлений нехитрым приемом. Вопрос по бумажке: «Чего хотят Немцов, Рыжков, Милов?» Ответ после снисходительного шевеления бровей: «Денег и власти, чего же им хотеть-то?» Поураганили в 90-е, мол, опять хотят поураганить.

Такая реакция была допустима в эпоху малочисленных сборищ на Триумфальной. Времена изменились.

От нашего премьера, конечно, много чего можно ожидать, но вряд ли он позволит себе подобный ответ после 10 декабря. «Чего хотят 60 тысяч граждан на Болотной площади?» «А, денег и власти, ибо поураганили в 90-е и вошли во вкус». Можно и так ответить, но вряд ли Путин так ответит — ну не совсем же он…

Скорее всего, будет что-то в медведевском духе: «Имеют право собираться и выражать свое мнение, но согласиться с этим мнением нельзя».

И заодно опять про «не дали развалить страну и сейчас не дадим».

Но давайте все же представим, что в руководстве федеральных каналов и премьерской пресс-службы есть люди, которые из чувства гражданского самосохранения не будут фильтровать ни участников эфира, ни поступающие от них вопросы. Идея до невозможности теоретическая, но все же.

Представим…
…Что вечером накануне стратегически важной телевизионной спецоперации в одном из останкинских кабинетов собрались несколько влиятельных патрициев российских телевизионных империй. «Ну что, все еще есть такая профессия: лгать каждый вечер?» — «Нет, сливаемся с темы. Ты видел, что на площадях творится. Через год-два мы такими темпами слезливые мемуары будем писать где-нибудь в Белоруссии». — «Да уж, придется покреативить завтра. В духе революционного ситуационизма».

На следующий день неожиданности для премьера начались с первого же вопроса. «Владимир Владимирович, как вы оцениваете тот факт, что господин Чуров фактически назвал сотни прошедших через выборы наблюдателей, свидетельствующих о массе фальсификаций, «мелкими людишками»?» — прозвучал вопрос из Ярославля.

У премьера дернулась щека, он метнул быстрый взгляд на застывших ведущих, откинулся на спинке кресла. «По всей видимости, глава Центризбиркома имел в виду все-таки не наблюдателей, а тех нечистоплотных политиков, которые хотят ввергнуть нашу страну в гражданское противостояние», — премьер начал говорить спокойно, но с каждым произнесенным словом стремительно выходил из себя.

«Господин премьер-министр, разделяете ли вы уверенность одного из функционеров возглавляемой вами партии, что десятки тысяч людей вышли на улицы Москвы из-за «непрозрачности в сфере ЖКХ»?» — последовал вопрос ведущего. Путин развернулся в кресле — предательский удар в студии был еще более болезненным. Он попытался уцепиться за спасительную аббревиатуру «ЖКХ» и пуститься в нудные, успокоительные рассуждения о состоянии дел в этой отрасли. Но последовал безжалостный уточняющий вопрос: «Но господин Исаев прав, именно это вывело людей на улицы?» «В том числе. Но не только это, конечно. Накопилось много разных проблем. И главная беда в том, что этими проблемами пытаются воспользоваться нечистоплотные политики», — от словосочетания «нечистоплотные политики» глава правительства никак не мог отделаться.

«Вы про по-прежнему убеждены, что народ на Болотной площади руководствовался инструкциями американского Госдепа?» — опять вопрос по линии прямого включения. «Национальный лидер» вглядывался в лица людей, выстроившихся перед телекамерами. Вроде это были те же люди, но что-то в них изменилось. Словно бы дезактивировали какие-то чипы, вшитые им в черепную коробку. Услышав про Госдеп, Владимир Владимирович подумал, что есть возможность оседлать своего геополитического конька, и начал рассуждать о внешней угрозе, украинском примере и агентах западного влияния. Несколько десятков человек на мониторах слушали его с каменными лицами, и он осознавал, что такое же каменное лицо у полутора сотен миллионов человек у экранов телевизоров.

Еще один вопрос: «Отдаете ли вы себе отчет, что ваше выдвижение на пост президента в 2012 году, хоть и не противоречит формально букве Основного Закона, но противоречит его духу? Не пора ли вам все же наконец уйти?»

Расслабиться и вновь надеть маску снисходящего до подданных царя не получалось. Владимир Путин слышал хлесткие, болезненные вопросы, но никак не мог найти ни адекватных слов, ни подходящей тональности. Он по-прежнему пытался прикидываться мессией, держаться образа, который ему слепили политтехнологи в 1999 году и под задачи 1999 года. Пытался чередовать свои тезисы ссылками на «правовое поле» и «рамки действующего законодательства» со скабрезными шутками (странной смесью блатного и ментовского юмора). Страна внимала молча.

Но это был еще не конец: «Владимир Владимирович, как вы считаете, нормально ли, что в европейской стране в тюрьмах сидят десятки политзаключенных и сотни бизнесменов? Нормально ли то, что Михаил Ходорковский и Платон Лебедев усилиями вашей администрации упрятаны за решетку фактически пожизненно?»

Путин начал, подобно коррумпированному полковнику из фильма «Бабло», цепляться за фразу «в рамках правового поля». «Ну, вы же понимаете: есть решения судов, определенные рамками правового поля». Излюбленное «вор должен сидеть в тюрьме» употреблять не стал — слово «вор», равно как и слово «жулик», начали пугать лидера «Единой России», от них веяло гневом Болотной площади…

Уже через пару дней после позорного эфира начались выемки документов в офисах Первого канала и ВГТРК. Сотрудникам было немного боязно наблюдать наглых, пронырливых следаков из СКП и массивных спецназовцев в камуфляже и масках, выстроившихся вдоль стен кабинетов. Но под окнами телецентра уже собирались тысячи людей с плакатами — защищать телевидение, которое начало наконец становиться общественным.